Соломон Р. Гуггенхайм, один из самых богатых мужчин в Америке, был серьезным коллекционером произведений искусства с предсказуемыми консервативными предпочтениями, пока не встретил художницу Хиллу Рибэй, немецкую баронессу и покровительницу ведущих модернистов. У нее были близкие связи с Рудольфом Бауэром, который утверждал, что его вид абстрактной живописи представлял собой космическую «сферу духа»; и вместе они окрестили это «Необъективностью».
Рибэй переехала в Нью-Йорк в 1927 году, где она встретила Гуггенхаймов, а затем, спустя два года, сопровождала их в европейской поездке. Из этой поездки Соломон Гуггенхайм вернулся с первыми предметами, которым было предназначено стать главной коллекцией «Необъективного искусства», среди которых были работы В.В.Кандинского, П.Мондриана, Л.Мохой-Надь и Д.Бауера. Он передал денежные средства в распоряжение Рибэй и заговорил о строительстве музея как о « Храме Необъективности». Для Рибэй, «Необъективность» была чистым искусством пространства, формы и линии, которые шли вне формализованных абстракций от природы, и которая была основной в большей части архитектуры Райта. Предполагалось, что она способствует чуткой наблюдательности, осуществлению духовного преобразования и музей Гуггенхайма должен был быть, по словам Рибэй, «тихим, мирным, возвышенным прибежищем для тех, кто нуждается в культурной жизни».
Хотя органический подход Райта определенно симпатизировал идеям Рибэй, он, с другой стороны, никогда не скрывал своего презрения к основной части современного искусства. В этом смысле Райт был не самым вероятным выбором для проектирования музея. Райт первоначально одобрил проект горизонтального здания, простирающегося на вершине холма, с видом на реку Гудзон, однако месторасположение на Пятой авеню, недалеко от Музея Метрополитен с видом на Центральный парк было все же удачнее. Для создания этого музея он обратился к своим более ранним проектам 1923-24 годов — Автомобильного Центра Гордон и Планетария. Его округлая, подобная зиккурату форма, развивающаяся вокруг двойной спирали «автомобильных» пандусов может показаться невероятным дополнением к Нью-Йоркской сетке осей. Но в уме Райта непрерывность поверхности, света и опыт, который у него был, должны были стать идеальными для создания и впечатляющего единства и интимных встреч с картинами, что, как верила Рибэй, было жизненно важным для образованного человека.
Основной круглый объем в виде перевернутого зиккурата с атриумом внутри был одним из нескольких экспериментов Райта и вначале были серьезные сомнения насчет того, как картины будут располагаться вдоль непрерывного ската, и не станет ли людям надоедать почти не изменяющийся, столь монотонный путь. В качестве памятника «космическим указаниям» его достоинства были очевидны, но его практичность, уже не говоря о гибкости, которая, как правило, необходима для любой рабочей галереи была менее заметна. Для Райта, «Необъективное искусство» потребовало радикально новую форму показа — картины были освобождены от рам и стекол, они располагались под углом к зрителю и были свободно подвешены в «космосе», благодаря изогнутой стене. Он назвал это «атмосферой для искусства» и утверждал, что обычные галереи не могли предложить власть полной интеграции живописи и окружающей среды, которую он предусмотрел.
Готовое здание представляет собой наивысшее выражение непрерывности и пластичности в работе Райта и особенно «текучую природу» бетона. Когда музей наконец открылся, общественный прием здания был чрезвычайно восторженным, однако мнения профессионалов разделились относительно его пригодности для показа картин и его территориальной уместности. Некоторые даже описывали его как эгоцентричное и захватывающее внимание, как нападение на все современное искусство в целом и на город в частности.
Как музей, дизайн Райта был неотделим от радикального стремления создать новый вид «храма» для искусства, но что никогда не вызывало сомнения и было признано даже его оппонентами с момента его открытия — это его социальный успех. Музей Гуггенхайма быстро стал одной из главных достопримечательностей Нью-Йорка и популярным местом посещения для местных жителей и, несмотря на их численность, интерьер сохраняет устойчивое чувство спокойствия — качество, не очевидное больше во многих других традиционно задуманных музеях.
